Студенческое

Ах кабы студенту времени - как глаголу:
Прошлое, настоящее, грядущее!
Но говорят: "ты попал в жизни школу!",
Тянут лапы свои загребущие.

Ах кабы по лапам - наганом, наганом
Да расстрелять, как врагов народа.
Иль обернуться птицей-туканом
Да улететь от всякого сброда.

Ах, кабы весна документом-амнистией:
Гуляй мол, болезный - свое отсидел ты...
Но снова стоишь ты перед комиссией
Где сплошь и рядом одни импотенты.

И где им понять, что душа - как птица,
Весной полетела в края родные?
Сиди и учи, за страницей - страница
Сиди и учи, хоть нервы больные.

Но помни студент - как Революция,
Лето настанет. Для всех и сразу.
Это так же верно, как функция,
Соотношения жидкости к газу.

---

23.03.2014 в 02:17

Пишет  Sagleri:

Анонс

Играем традиционный наш первоапрельский "День Дураков".
Вы помните, что он никогда не повторяется?
На этот раз это будет не капустник, а спектакль. А какой именно - сюрприз)
Небольшой спойлер:
Будет в ту же степь, что и "Эликсир", но покруче на лексику и позлободневнее.

---

И в догонку предыдущему

Мадонна Ченстоховска без сопротивления позволила, чтобы кинжалами поддели и сорвали ее корону из золотой бляхи. Она не проронила ни звука, ни слезы, когда сорвали корону ее Сыну. Ее темное лицо не дрогнуло, когда срывали бляху с манжет одеяния. Печальные глаза не изменили выражения, маленькие и тонкие губы не шевельнулись, когда выковыривали жемчуг и драгоценные камни.
Треснуло и поломалось дерево, затрещало и порвалось полотно. Ограбленная икона разломалась под ножами. На две доски. Больше и меньше.
Рейневан стоял, беспомощно и бессильно опустив руки. Кровь бросилась ему в лицо, глаза застилал туман.
«Hodegetria, – звучало у него в голове. – Указывающая путь. Великая Матерь, Pantea-Всебогиня. Regina-Царица, Genetrix-Родительница, Creatrix-Творящая, Victrix-Победительница».
– Хватит, – Острожский встал. – Те маленькие нехай остаются, не стоит возиться. Можем в дорогу. Только сперва выполню то, что велели.
«Матерь природы, властительница стихий, царица и госпожа сияющих высот. Та, чью единственную божественность в множестве образов почитает весь свет под разными именами и в различных обрядах».
Князь Федор Острожский вытащил из ножен широкий тесак с простым крестоподобным эфесом. Он подошел к ограбленной иконе.
Рейневан стал ему на пути.
– Уничтожь что-то другое, – сказал он спокойно. – Это нельзя.
Острожский отступил на шаг, прищурил глаза.
– А ты всё пакостишь, немчура, – процедил он. – Ничего, только пакостишь. Твои пакости мне уже надоели, терпеть твои пакости не могу. Прочь с дороги, а то убью!
– Отойди от иконы.
Ни выражением лица, ни голосом Федька не выдал своего намерения. Он ударил внезапно, быстро, как змея. Рейневан увернулся, сам удивляясь быстроте своей реакции. Он схватил наклонившегося князя за руку, толкнул головой на борт телеги, аж загудело. Дернул к себе, развернул и со всей силы заехал в челюсть, одновременно выбивая тесак из пальцев. Оттолкнул и рубанул. Острожский завыл, схватился за голову, из-под пальцев полилась кровь.
– Ууууоооааа! – заревел он, когда упал. – Убииил! Baszom az anyát! Бей его бей!
Первым бросился Тлумочист, за ним братья Кондзьолы. Рейневан отогнал их, размахивая тесаком. Тогда сбоку набросился Надобный, кольнул мечом, раня бедро. Микошка Кондзьол подскочил, ударил ножом по бицепсу. Рейневан опустил тесак, схватил за руку и нож, клинок рассек ладонь. Мельхиор Кондзьол прибежал, кольнул кинжалом, тем самым, которым срывал украшения с иконы. Лезвие скользнуло по ребрам, но Рейневан съежился от боли. Подскочил Тлучимост, полоснул ножом по лбу, на линии волос. Куропатва без размаха всадил ему меч в плечо, и в это же момент Пелка ударил ему вальком из телеги по руке выше локтя, добавил по пояснице и в затылок. У Рейневана потемнело в глазах, тело вдруг стало беспомощным. Он упал, хватаясь за разбитую икону и закрывая ее собой. Почувствовал, как острия колют и режут его, как сыплются тяжелые удары рук и ног. Кровь заливала ему глаза, по носу стекала в рот.
– Хватит! – услышал он крик Скирмунта. – Господи, да хватит! Да оставьте вы его наконец!
– Аа, жалко времени, – сказал Куропатва. – Он и так здесь подохнет. Уходим. Завяжите чем-нибудь лоб Острожскому, в седло его и айда!
– Айда!
Застучали и стихли вдали копыта. Рейневан выблевал. А потом свернулся в позе зародыша.
Нахмурилось. Начал моросить мелкий дождь.

Боль.
Descendet sicut pluvial im vellus. Она сойдет, как дождь на траву, как дождь обильный, орошающий землю. Во дни ее расцветет справедливость и мир великий, пока месяц не угаснет. И царствовать будет от моря до моря, от Реки аж до края земли.
И будет так до конца света, ибо она есть Дух.
Боль проходит.

Из летаргии его вырвали крики и ржание коней, земля вокруг затряслась от ударов копыт. Забрызганный болотом, Рейневан прижал икону к груди, нахмурился, чтобы раскрошить застывшую кровь, которая залепила веки, выплевал сгустки изо рта. Попробовал встать, не смог. Он слышал над собой голоса. Видел усатые лица, доспехи, руки в железных нарукавниках и панцирных рукавицах. Рукавицы хватали его, жали, как клещи, боль слепила глаза. Он сжимался и ежился от прикосновения, корчился и выгибался в рвотных рефлексах, снова падал в пропасть, летел вниз.
Его оставили в покое, он пришел в себя. Снова слышал ржание и храп коней, многих коней. Слышал голоса. С огромным усилием поднял голову.
Из седла гнедого жеребца с золотистой упряжью на него смотрел пронзительным взглядом статный толстощекий мужчина в соболином колпаке и обшитой соболями шубе.
Краковский епископ Збигнев Олесницкий.
– Что с ним?
– Побили его, ваша милость, – поспешил объяснить рыцарь в короткой тунике с гербом Побуг. – Здорово поколотили. Покололи, ножами порезали. Рана на ране… Не известно, будет ли жить.
– Поссорились, наверное, при дележе добычи?
– Кто знает, – пожал плечами Побуг. – Может быть, что он им препятствовал… Ломать… Когда мы его нашли, Богородицу держал, мы едва смогли с его пальцев…
– Почему, – Збигнев Олесницкий властно выпрямился в седле, – не догоняете остальных?
– Мы остались, чтобы следить за образом чудесным… Святыня ведь…
– Отправляйтесь в погоню. Без промедления!
– Слушаюсь, ваша милость.
Один из людей епископа схватил коня за мундштук, второй придержал стремя и подал руку. Олесницкий спешился, жестом приказал им отойти. Потом подошел. Медленно. Рейневан хотел подняться, но раненная рука не слушалась. Он упал на траву, не сводя с епископа глаз.
– Hodegetria, – Олесницкий смотрел не на него, а на доску иконы, – погречески означает Проводница. Указывающая путь. Не знаю, указала ли она тебе правильный. И вдохновила ли тебя. Потому что меня – да.
– Этот образ, – продолжил он, – считается настоящим избражением Матери Божьей. Якобы это работа первого иконописца, евангелиста Луки, написанная на досках со стола Святого Семейства. Это наделяет ее чрезвычайной чудотворностью и определяет большую ценность как реликвии. И как символа. Символа света веры и силы Креста. Символа силы духа народа, его духовного единства и его веры. Веры несокрушимой, которая поможет народу переплыть любой потоп и спасет его дух в самые трудные времена.[366] Символы важны. Очень важны. Матерь Божья вдохновила меня. Указала путь, научила, что делать. И не будет в Силезию польской интервенции. Прекратится польская помощь чешским еретикам. Закончится еретическая пропаганда, кацерские миазмы перестанут травить польские души. Чешские гуситы и их польские приспешники станут ненавистны и омерзительны. Для всех поляков, от короля до самого беднейшего смерда. Их будут ненавидеть как слуг антихриста. Ибо только слуги антихриста поднимают святотатственную руку на символ. И подло уродуют его.
Епископ наклонился и поднял с земли тесак Острожского.
– Этот грех я беру на свою совесть. Ради моей веры и ради отчизны. Ради Божьего мира. Ради будущего. Ad maiorem Dei Gloriam.
Не обращая внимания на стоны Рейневана и его отчаянные попытки подползти и помешать, Збигнев Олесницкий дважды ударил тесаком по доске образа. Дважды, сильно и глубоко. Через правую щеку Богородицы. Параллельно линии носа.
Рейневан перестал видеть. Упал в пропасть.
Падал долго.

---

Небольшая цитата из Сапковского, очень зацепившая в свое время и созвучная чему-то...

— А это? — проповедник вырвал из руки Самсона книгу. — Это что? Не знаешь, брат, что, наступает Новая Эра? Что в Новой Эре будут не нужны книги и писания никакие, ибо закон Божий будет выписан в сердцах? А старый мир — да горит он огнем!
Книга с польской фразой 1231 года полетела в костер. — Да сгинет старый мир! А его лживая мудрость вместе с ним! Прочь! Прочь! Прочь!
При каждом восклицании в пламя летела книга. Полетел в огонь какой-то «Tractatus... », какой-то «Odex... » и какая-то «Cronica sive gesta... ». Самсон стоял, опустив руки, и улыбался. Рейневану очень не нравилась его улыбка. Крейчиж же, отряхнул руки от пыли, вырвал у одного из мальчишек окованную и украшенную кнопками векеру, осмотрелся, вошел в боковой неф. Увидел картину «Культ ребенка».
— Новая Эра! — рявкнул он. — Бросит человек кротам и летучим мышам серебряных своих идолов и золотых своих идолов. Бог сказал: отвернитесь от своих идолов и от всех своих отвратностей отвернитесь. — Потом он размахнулся, палица с треском разбила раскрашенную доску. Один из подростков глуповато засмеялся. — Не делай себе кумира и никакого, — рычал проповедник, колотя векерой по очередным картинкам, — изображения того, что на небе вверху и что на земле внизу, и что в воде ниже земли.
Разлетелось в щепы «Изгнание из Рая», упал со стены разбитый триптих «Благовещенья», разбилось об пол «Поклонение трех царей», превратилась в щепки «Святая Ядвига», светозарная и туманная, словно из-под кисти Мэтра из Флемалье[261]. Крейчиж дубасил так, что даже эхо шло по церкви. В бешенстве исколотил настенные росписи, изувечил личики херувимов на фризе пилястра. И тут увидел скульптуру. Раскрашенную деревянную фигуру. Ее увидели все. И замерли.
Она стояла, слегка наклонив голову. Придерживая маленькими руками драпирующую одежду, каждая вырезанная складка которой воспевала искусство резчика. Слегка перегнувшись, легко, но гордо, словно желая показать увеличенный живот, беременная Мадонна смотрела на них филигранно вырезанными и покрашенными глазами, а в глазах этих были Gratia[262] и Agape[263]. Беременная Мадонна улыбалась, и в этой улыбке художник выразил величие, славу, надежду, ясность мира после темной ночи. И слова magnificat anima mea Dominum, произнесенные тихо и с любовью.
Magnificat anima mea Dominum.
Et omnia quae intra те sunt... [264]
— Никаких фигур! — зарычал Крейчиж, вздымая векеру. — Никаких скульптур! Покараю идолов Вавилона!
Никто не знал, каким образом Самсон вдруг оказался перед фигурой, между нею и проповедником. Но он оказался там и был там, перекрывая доступ к ней распростертыми крестом руками. Что он делает, подумал Рейневан, видя испуганную мину Таулера и застывшее в гримасе отчаяния лицо Шарлея. Что он такое делает? Идти против проповедника сирот — это самоубийство... Впрочем, Крейчиж в принципе прав... В Новой Эре не будут поклоняться ни идолам, ни скульптурам, не станут бить перед ними челом. Рисковать ради какой-то фигуры, выструганной из ствола липы? Самсон...
Проповедник попятился на шаг, пораженный. Но быстро остыл.
— Божка заслоняешь? Идола оберегаешь? Насмехаешься над словами Библии, богохульник?
— Уничтожь что-нибудь другое, — спокойно ответил Самсон. — Это нельзя.
— Нельзя? Нельзя? — У Крейчижа пена выступила на губах. — Я тебя... Я тебя... Вперед, дети! На него! Бей!
Мгновенно, моментально рядом с Самсоном встал Шарлей, рядом с Шарлем — Таулер, рядом с ними Дроссельбарт, Жехорс и Бисклаврет. И Рейневан. Сам не зная, как и зачем. Но встал рядом. Заслонял. Самсона. И скульптуру.
— Так? Значит, так, еретики? — взвизгнул Крейчиж. — Идолопоклонники! А ну, дети! На них!
— Стоять, — раздался от притвора звучный и властный голос. — Стоять, сказал я.
Вместе с Прокопом Голым в церковь вошли Краловец, Прокоупек, Ярослав из Буковины, Урбан Горн. Их шаги, когда они шли по нефу, гудели и звенели, пробуждали грозное эхо. Факелы отбрасывали зловещие тени.
Прокоп подошел, быстрым и суровым взглядом осмотрел и оценил ситуацию. Под его взглядом пращнички опустили головы, напрасно пытаясь спрятаться за полами рясы Крейчижа.
— А потому что, брат, так... — забормотал проповедник. — Эти вот... вот они, эти...
Прокоп Голый прервал его жестом. Вполне решительным.
— Брат Белява, брат Дроссельбарт. — Таким же жестом он призвал обоих. — Пойдемте, я должен перед походом обсудить некоторые вопросы. А ты, брат Крейчиж... Уйди. Уйди и...
Он остановился, взглянул на скульптуру.
— Уничтожь что-нибудь другое, — докончил почти сразу же.

---

25.03.2014 в 22:51

Пишет  Саловей:

25.03.2014 в 14:47

Пишет  Осень:

Извините, конечно, но, по-моему, это эпично

---

25.03.2014 в 17:49

Пишет  raidhe:

ВАЖНО! малышка ищет новый дом!!!
я редко пиарю зверят, но - особый случай
я знаю, что среди моих ПЧ найдутся неравнодушные

25.03.2014 в 15:35

Пишет  Demon Alcohol:

25.03.2014 в 10:48

Пишет  Аллорет НКеллен:

---

одна страница из комикса

да, я понимаю, что одна страница из большого комикса выглядит глупо, но... она меня всегда безумно цепляла

---

кое-что из любимой поэзии.

В двух чуть различных экземплярах, ибо оба они - хороши.

Так и живем. То платим, то не платим
За все, что получаем от судьбы,
И в рубище безмолвные рабы,
И короли, рабы в парчовом платье,
Так и живем, не слыша зов трубы.

Мы не хотим, не можем и не знаем,
Что дальше, что потом, что за углом,
Мы разучились рваться напролом,
А тот, кто мог – он быстро забывает
И прячет взгляд за дымчатым стеклом.

Все, как один – воспитанны, одеты
И даже (что греха таить?) умны,
Мы верим Фрейду и не верим в сны,
Какие-то в нас струны не задеты,
А в детях уже нет такой струны.


***


— Так и живем. То платим, то не платим
За все, что получаем от судьбы.
И в рубище безмолвные рабы,
И короли, рабы в парчовом платье —
Так и живем, оглохнув для трубы...

— Мы не хотим, не можем и не знаем —
Что дальше? что потом? что за углом?
Мы разучились рваться напролом,
Ворчим под нос: «Случается... бывает...» —
И прячем взгляд за дымчатым стеклом...

— ...Все, как один — с иголочки одеты
И даже (что греха таить?) умны.
Мы верим книгам и не верим в сны;
Мы выросли, мы все давно не дети —
А дети ночью чуду шепчут: «Где ты?!»
Ах, дети! непоседы! шалуны...

---

Немного интересной информации из литературы к диплому

Стадиально-процессуальный характер выгорания наиболее отчетливо представлен в концепции
М. Burish (1994). С его точки зрения выгорание проходит в своем развитии 6 фаз: предупреждающую,
фазу снижения уровня собственного участия, эмоциональные реакции, фазу деструктивного
поведения, фазу психосоматических реакций и фазу разочарования. Основной движущий фактор
выгорания, как и в предыдущей концепции, связан противоречием между степенью включенности в
работу и получаемой от нее отдачей [151].
1. Первая стадия характеризуется чрезмерной включенностью субъекта в профессиональную
деятельность, что проявляется в чрезмерной активности и стремлении брать всю работу на себя,
отказе от потребностей, не связанных с работой, ограничении социальных контактов. В силу больших
энергетических затрат у работника начинает развиваться чувство усталости, появляются соматические
нарушения, увеличивается риск возникновения несчастных случаев.
2.Развивающееся чувство усталости приводит к снижению собственного участия в работе, что
проявляется в отрицательном, циничном отношении к коллегам по работе и другим людям, нежелании
выполнять свои профессиональные обязанности, концентрации на удовлетворении своих собственных
потребностей.
3. На данной стадии происходит дальнейшее углубление чувства разочарования и потери
интереса к работе, что выражается в появлении глубоких эмоциональных реакций, которые могут
принимать, как стеническую, так и астеническую форму. Стеническая направленность эмоциональных
реакций проявляется в агрессивных тенденциях по отношению к социальному окружению, а
эмоциональные астенические реакции выражаются в депрессивном настроении.
4. Стадия деструктивного поведения характеризуется нарушением функционирования
различных сфер личности: интеллектуальной, мотивационной, сферы социальных контактов.
5. На данной стадии нарушения затрагивают вегетативные системы организма, что находит свое
отражение в разнообразных психосоматических расстройствах (бессонница, нарушения в сексуальной
сфере, тахикардия, повышение давления, головные боли, расстройства пищеварительной системы,
снижение иммунитета). Попытки компенсации указанных нарушений приводят к повышению
зависимости от никотина, кофеина, алкоголя, лекарственных препаратов.
6. Последняя стадия выгорания затрагивает личностно-смысловую сферу жизни субъекта,
которая характеризуется наличием отрицательных жизненных установок, чувством бессмысленности
существования, отчаянием, появлением мыслей о суициде.

---

Сегодня я в полной мере почувствовал весну: достал любимую поясную сумку, оставил дома куртку и наслаждался погодой. Идеально: ни холодно, ни жарко; легкий ветерок... и кругом не мало девушек в платьях)

---

Немного характерного об идеале

Мой идеал носит каблуки и платья, красится - и при всем этом (и во всем этом) готов залезть на понравившееся дерево и взирать на всех свысока.

---

Картинка из жизни

---

21.03.2014 в 01:11

Пишет  raidhe:

Стокгольмский синдром

20.03.2014 в 11:22

Пишет  Lis_Uliss:

Стокгольмский синдром
Нас так тоже учили: не выключать радар,
И за словом "подарок" слышать слово "удар",
И, вжимать в плечи голову, чтобы не сильно росла,
Самому обрезать крыла.

Нас так тоже учили: пряник из камня, да прут;
Просыпаться с утра, зная: что-то опять отберут;
И хвалить палача, кулаком по карману скребя,
Если он вдруг избил - не тебя.

Нас так тоже учили: насильнику подражать,
Никогда ни руки, ни зажмуренных глаз не разжать,
И пенять на избитую мать, чуя гибель ума:
Виновата, мол, дура, сама!

Наш-то, наш, молодец, - так и пел в каждом доме мотив, -
Нынче брюхо соседу вспорол, липкой кровью запив!
Он, конечно, и сука, и пьянь, и топтатель сердец -
Но, какой-никакой, а отец...

Проклинаешь, и любишь, и стелишься в ноги ковром? -
Эта гадкая дрянь - познакомься - Стокгольмский синдром.
Он насильник, и точка. Ты-маленький не виноват,
Что любить приучили лишь Ад.

Но ты вырос, ты всё-таки вырос, твои ползунки
Умещаются нынче в ладони раскрытой руки...
Я не знаю, как быть и что делать, я тоже из вас,
Открывать не приучен я глаз.

Мы привыкли - согласен? - беречь плесень старую стен,
И бояться себя, и других, и любых перемен,
Уповая на страшно-родную фигуру отца -
И опять бить своих, без конца;

Мы привыкли не думать: за мысли не терпят и бьют,
Мы привыкли хвалить себя, только зарывшись в уют,
И еще когда снова кого-то смогли растоптать -
Друга? Жертву? Противника? Мать?..

Мы - порода, с которой работали тысячи лет,
И у нас в головах даже лишней извилины нет,
Нам - чем что-то менять - лучше сразу упасть, не дыша.
Но послушай! Еще есть - душа.

Кроме циклов насилья колымских внутри черепка -
Есть еще такой остров, его окружает река.
Он вмещает в себя континенты все и острова,
Но по картам отыщешь - едва.

Я не знаю, получится ли, и вернется ль добром
Мой побег - ведь у целого мира - Стокгольмский синдром! -
Но мне хочется верить, что к острову я доберусь,
И с целящим напитком вернусь, -

Я надеюсь. Ведь, в сущности, я - так же болен, как ты.
...Я тебе напишу. Поливай раз в неделю цветы.
И не слушай отца - он несчастный и насквозь больной,
Вместе с целой огромной страной.

Вот - на полке трезвящие книги - читай до еды,
Вот - фонарь от безумия толп и словарь - от нужды...
Не забудь головой своей думать хоть раз среди дня.
Я пошел.
Помолись за меня.

---

отл %)
ебанный в рот, отл %)

---

Удачи мне. Видит бог, сегодня она мне нужна как никогда.

---

---

Вы ходите по охуенно тонкому
льду, мои друзья... И
когда он треснет, под ним вас будет ждать... (с)

непередаваемое ощущение, что цитата эта - про меня в последние дни. Бегу по очень тонкому льду, и есть все шансы не добежать... но остановиться - точно смерть...

---

Оказалось, что я очень соскучился по прикладному составлению умеренно сложных функций в экселе...

---

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра