квента персонажа, что ровесник этому дневнику. Персонажа, что очень много значит для меняПозвольте представиться: мое имя Михаэль Сфорца, так же меня называют Серебрянsv Сокольничим или Ледяным Странником.
Как бы странно это не звучало, не взирая на все, что произошло со мной, я все равно причисляю себя к роду человеческому. Не знаю, насколько сейчас имею право на это. Когда-то, давным-давно. Впрочем, какое значение имеет время для меня теперь? Ближе к сути, что-то около пятидесяти лет назад в семье одного графа родился сын. Наследник. Сын рос, учился многому – благородной игре на скрипке и не менее прекрасной, хоть и менее благородной игре на гитаре. Верховая езда и теология. Искусство владения фамильным клинком, скрытом в дереве трости; и искусство метко поражать цель из пистоля. Потом, спустя годы, к этому добавились познания в оккультных науках, мастерство налагания проклятий, а, в последнее время, и власть над силами льда – но этому я лишь учусь.
Наверное, вас интересует, чего от меня стоит ожидать. Вы хотите услышать ту сумму моих манер и мнений, то проявление внутреннего стержня, который зовут характером. Воля ваша, слушайте. Я очень спокоен, и еще более самоуверен. Еще я в меру ироничен, насмешлив и циничен – без этого мне было бы слишком тяжело и скучно. Мне свойственна изрядная доля изысканности, а вместе с ней - добрый заряд отчужденности. А еще меня называют эгоистом.
Конечно, за такую долгую жизнь трудно не заиметь себе несколько привычек. Вот так и я – привык постукивать себя по ботфорту тростью. Или, в задумчивости, скользнуть пальцами левой руки по трем шрамам, удобно устроившимся на моем левом веке. А еще, когда мне хорошо, я могу себе позволить выкурить трубочку-другую. Трубку, что давным-давно со мной: вишневое дерево, прихотливый изгиб мундштука. И табак с запахом вишни.
Как меня узнать? Достаточно просто: моя внешность вполне приметна.
Тонкие, довольно резкие черты лица слегка оттеняются гривой пепельных волос, доходящих до середины лопаток – обычно они распущенны, но, временами, я собираю их в хвост, ибо так, все же, удобнее. Серо-стальные глаза странно гармонируют со смугловатой кожей и тонкими бровями. Губы, чуть бледнее и тоньше, чем им следовало бы быть, изгибаются в чуть заметной усмешке, а острый подбородок, чудится, готов пробить навылет лист бумаги – только подставь.
Пожалуй, это хорошо, что мое тело всегда стоит на самом краешке той грани, за которой стройность превращается в худощавость. Тело не отличается излишней мускулистостью, оно скорее жилистое, и тем более странной кажется присущая ему сила. На груди, слева, там, где сердце – небольшой шрам, будто бы от колющего удара, и тонкие кисти рук так же покрыты тонкой сетью шрамов. Поэтому я почти всегда ношу перчатки из тонкой черной кожи.
Я всегда одевался не так, как следовало бы согласно моему рождению, а только лишь по удобству, пусть и с некоторой долей щеголеватости: штаны из плотной черной шерсти у колена скрываются в голенищах высоких ботфорт; рубаха из серо-серебристого шелка скрывается под черным камзолом, украшенным парой серебряных цепочек. На плечи накинут черный плащ с алым подбоем, по воротнику отороченный собольим мехом. Левая рука перехвачена полосами черной кожи, притягивающей взгляд многочисленными отпечатками когтей. И завершает мое одеяние пояс из небольших серебряных платин, покрытых искусной гравировкой, на пряжке его расправляет свои крылья, поблескивая топазами глаз, летучая мышь, почти такая же, как и на трости.
Трость… О, трость моя, вечная спутница нашего рода: черное дерево, перехваченное через равные промежутки кольцами серебра, и серебрится стальное навершие – своеобразный насест дл грозно расправившей крылья рубиноглазой летучей мыши – при ходьбе моя ладонь как раз опирается на ее отведенные назад крылья. Но не все так просто с этой тростью. Стоит ее взять по-особому, чуть повернуть, потянуть на себя, и крылья станут восхитительной по своему удобству гардой, а из ножен трости с змеиным шипением вырвется тонкий клинок вороненой стали. По лезвию шпаги скользят в кажущемся хаосе серебряные нити чеканки. Не многие из ходящих по земле могут похвастать тем, что видели этот клинок, ибо я не обнажаю его просто так.
Справа на поясе покоится покрытый изящным узором пистоль – покоится тем покоем, которым может покоиться только оружие.
Но не оружием единым служу я свому предназначению. Даже более чем не одним только оружием. Сведущий человек куда большее внимание обратит на ту книгу, что, свисая на серебряной цепи, заняла то место, на котором у нормальных людей приторочен клинок. Она и есть, в некотором роде, мой клинок, ведь под черным переплетом с серебряными крестами скрывается Дар. Дар того, кто вернул меня в свое время в мир живых. И Странницы этой книги теперь – вместилище многих тайн и многих мудростей. Текс их принимает тот облик, что нужен мне в данный момент, а чужому человеку даже не разомкнуть ее страниц. И похитить ее не удастся тоже – вот такие вот дела…
Все, Михаэль? Выговорился? Позволь тогда уж и мне представиться, ведь им нас обоих терпеть. Да еще и в одном теле.
Итак, я – Освальд Сноу, и, как нетрудно догадаться, волей Князя делю это тело с Михаэлем. Впрочем, я предпочитаю наблюдать, а не действовать, так что со мной вам почти не придется иметь дела. А коли все же выпадет такая оказия, то вы сказу поймете, кто перед вами – я представляюсь действиями, а не словами.
Сначала, вне всякого сомнения, вы заметите, как меняется внешность Сфорцы: как белеют его пепельные волосы, а сталь взгляда скрывается под арктическим льдом. Кожа стремительно побледнеет, и какой-то дикой странностью блеснут глаза – приглядитесь! Уж не змеиный ли это зрачок? Тонкий раздвоенный язык пробежится по треугольным зубам, и не сразу станет заметно, что на тонких пальцах прибавилось еще по суставу.
Надеюсь, одной внешности вам хватит, что бы понять, что время шуток прошло, но все же последним предупреждением станет изменение манер Михаэля. О нет, он не обратится в безумного берсерка, наоборот, облачится в ледяной панцирь оскорбительного спокойствия. Жестокие насмешки над всеми и черное чувство юмора усугубят этот портрет.
Ну, Освальд, ну, выкормыш преисподней! Я же просил тебя не высовываться лишний раз! Ну да ладно, не о том речь. Теперь мне стоит, очень вкратце, поведать вам о своем прошлом, наверное.
Итак, как я уже говорил, я родился в графской семье, в той стране, которую в ином мире и времени называли Испанией. Правда, спокойной жизни на мою долю выпало немного – лишь первые четырнадцать лет жизни. Впрочем, эти годы тоже были проведены не беззаботно, каждый день был заполнен познанием мира и самое себя, обучению… впрочем, я ведь уже говорил об этом, так? Так вот, когда мне было четырнадцать, отца обвинили в сговоре с чернокнижниками (Не скажу, что совсем не обоснованно, ибо отец мой, Родригес Сфорца, издавна привечал у себя людей сведущих в тайных знаниях). Согласно приговору Инквизиции, заверенному Кардиналом лично, отец был казнен, а все наши земли отошли к церкви. Я же был отправлен на обучение в иезуитский монастырь. Последующие четыре года слились для меня в один – бдения, посты, молитвы, изучения Святых Писаний. И, сколь бы странно это не звучало, меня знакомили и с тем, что в силах создать наши чернокнижники, их излюбленным техникам. Тогда я еще не слишком догадывался, зачем мне рассказывают об этом, но, тем не менее, старательно запоминал.
И вот пролетели эти четыре года, и я вышел из стен монастыря. Жил я тогда, на самом деле, лишь одной мыслью, одним желанием – отомстить тем, кто стал причиной падения моего отца. Не конкретным чернокнижникам, а всему их племени. В течении нескольких месяцев я искал по городам хоть самый завалящий ковен, а, найдя его, устроил там жестокую резню, к концу которой остался лишь один живой человек: я… да и то, живым меня можно было назвать лишь с большой натяжкой. И тогда, в горячечном бреду, мне на ум пришла одна на редкость здравая идея: ведь куда проще, хоть и куда менее честно, будет действовать изнутри. Стать чернее черного ради того, что бы нести свет. Стать частью ковенов, избавляясь от них не единым махом, но по капле, по малой части – но вода ведь, как известно, камень точит!
Но решиться на такое так просто я не мог, и стоило мне хоть немного прийти в себя, как я отправился в тот самый монастырь, в котором проходило мое обучение. Отправился для того, что бы получить благословение аббата на мое решение. И представьте себе мое удивление, когда я услышал, что к этому меня и готовили. От меня ждали лишь инициативы – ибо, согласитесь, идти на подобное дело нужно лишь добровольно.
С того момента, как я получил таки это благословение, минули годы; не годы даже – десятилетия. Десятилетия кропотливого движения по лезвию остро отточенного клинка, ведущего через пропасть. Десятилетия, в течение которых я мог доверять лишь самому себе. Десятилетия, отточившие мои познания в Темных Ремеслах… десятилетия, десятилетия…
Все это время я так же собирал информацию, ибо, все-таки, не оставлял надежд найти того, кому мой отец встал поперек пути. Найти и отомстить. К превеликому моему удивлению, нити, найденные мной, вели к одному человеку, к его Высокопреосвященству Кардиналу. Пять лет и три месяца назад последняя деталь встала на место. Письмо – обычное такое письмо к главе того ковена, помощником которого я стал тогда. Письмо, подписанное Кардиналом.
О! Ваш отнюдь не покорный и тем более не слуга не стал торопиться – долгие годы хождения по лезвию приучили к осторожности. Я покончил со своими делами в ковене – вместе с ним самим. И, не став сообщать об этом никому, отправился к Кардиналу. Стоит ли говорить, что мой визит окончился битвой? А вот того, что я проиграл, вы, наверное, не ожидали. Слишком уж далеко в темных искусствах продвинулся этот проживший уже более века человек. Впрочем, он, все же, совершил одну ошибку – всего одну, но роковую. Откуда было знать Кардиналу, ровно и как всем остальным обитателям того мира о реальной обстановке в Преисподней? И вот он воззвал к Люциферу, желая продать ему мою душу, или даже просто даром отдать. И явился Люцифер, и вместе с ним возник отнюдь не запах серы, но запах грозы и льда. Он отказался покупать мою душу, ибо не мной она была ему предложена, а на вопрос: «Что же делать то в таком случае?» - предложил подарить ему мое тело. Кардинал согласился с радостью.
И я погрузился в небытие.
Очнулся я сидя в кресле – на редкость удобным, стоит заметить. Помещение напоминало верхний покой какой-то каменной башни – как оказалось, так оно и было. Кресло стояло у камина, в котором весело пылал огонь, но мне было не до созерцания пламени. Всем моим вниманием завладел тот, кто сидел в соседнем кресле. Тот, кто представился Люцифером.
А он не упустил моего пробуждения.
- Тебе повезло, что этот придурок решил воззвать именно ко мне…
Сейчас мне стыдно вспоминать тот поток брани, что я излил на своего собеседника, стыдно за свою глупость, за несвойственную мне вспышку. Я разорялся минут десять, а он в ответ лишь улыбнулся. Так улыбаются родители, выслушивающие своих детей.
- Ты выговорился? Так вот, как я уже сказал, тебе повезло, что этот болван решил воззвать именно ко мне – иначе песенка твоя была бы спета. Слишком уж сильно ты насолил остальным, смешивая их карты. Ты ведь, сам того не ведая, играл на моей стороне…
Моему удивлению не было предела.
-Как так на твоей стороне? Я же уничтожил столько ковенов!
-Да, именно поэтому как раз – на моей стороне. Ведь там, на земле, никто не знает о том расколе, что произошел у нас в Аду.
Только не перебивай меня теперь, ладно? Мне нужно рассказать все это тебе, иначе ты не поймешь, а, не поняв, точно не согласишься на мое предложение.
Понимаешь, в преисподней все давно не так спокойно, как кажется. Понимаешь, все мы, когда-то, служили одной цели – следили за тем, что бы каждый человек мог исполнить свое Предназначение, отжить, сколько ему отмерено, и умереть в тот день и час, когда человеку суждено. Так же мы, на пару с ангелами, делали так, что бы жизнь человеческая была в меру сложна.
Понимаешь, кто-то, уже и не вспомнить, кто именно, из нас, решил проверить: что будет, если помешать случиться Предназначению? Хотя бы просто убить человека до его срока? Проверили. Это оказалось как наркотик, против которого лишь двое из высших смогли устоять: я, и сам Сатана. Лишь мы, и немногие верные нам демоны продолжали делать свое дело, а отступники… отступники стали вербовать себе живущих на земле: оказалось, с помощью Ада даже обычный смертный может помешать свершиться чужому предназначению, и от этого окажется лишь в выигрыше. Ваш Кардинал, к примеру, должен был умереть еще тридцать лет назад – и что же? Жив-живехонек, а все потому, что многим, многим он Предназначение обрезал.
Понимаешь, нас почти не осталось: верных изначальному завету, и такие, как ты, обрубающие щупальца отступников там, на земле, невольно помогают нам – а твоя помощь и вовсе неоценима!
Знаешь, я хотел бы предложить тебе вернуться обратно, и продолжить свое дело…
Люцифер замолчал, а я отнюдь не спешил отвечать, размышляя над только что услышанным. Пусть сердце шептало, что он не лжет, что он не может лгать, что, скорее, лгала церковь, ибо зло не может быть столь печально. Рассудок же приводил какие-то жалкие доводы; не думаю, что есть нужда повторять здесь.
Лучше сразу удовлетворю ваше любопытство: я согласился. В конце-концов, мне предлагали заниматься тем же, чем и раньше – только теперь я знал, для кого стараюсь, и что деяния мои во благо. И я получил силу, я изменился. Люцифер просто не мог бы выпустить меня-прежнего обратно. Согласно все тому же предназначению. Я стал выглядеть моложе, всего лишь лет на тридцать, и я знал, что мне теперь отмерен долгий срок. На тонкой серебряной цепи повисла толстая книга в черном кожаном переплете – та самая. На ее страницах я подписал Договор. И, наконец, незадолго до того, как настала пора возвращаться, из ледяных пустошей, окружавших башню Светоносного, явился тот, кто будет помогать мне в моих делах. Освальд.
Он выглядел просто как поток морозного воздуха, несущего крохотные кристаллики льда, но кристаллики эти складывались в фигуру, вполне человеческую фигуру. А после мороз окутал меня, и череда видений о странном мире, который его обитатели, обрекшие сами себя на вечную зиму, называли Форрлорном, пронеслась в моем сознании. Ладонь на миг почувствовала ледяное прикосновение.
-Ну, здравствуй, напарник…
И я вернулся обратно в мир. Вернулся, научившись видеть чужое Предназначение – теперь это тоже было моей работой, но в первую очередь я должен был, как и прежде, противостоять отступникам. Вновь дорожная пыль хрустела на зубах, вновь ковены. Откуда-то прилетел и остался со мной ловчий сокол. А спустя десять лет Кардинал тихо умер в своей постели – когда твое сердце разрывается изнутри, не слишком то поживешь, правда? Впрочем, это было последним деянием, что я успел совершить в своем мире. Люцифер призвал меня к себе, сказал, что тут ситуация потихоньку стабилизируется, но такими как я не разбрасываются, не переводят на рутинную работу, когда оканчивается войны. Нас перебрасывают на другой фронт. Вот и меня перебросили. В другой мир.
Все было именно так, хотите верьте, хотите нет.